— Прочел я вашу докладную. Вы с материалами по Западному фронту уже ознакомились? — Дождавшись утвердительного кивка, хозяин кабинета продолжил: — Да, похоже, все же головку-то мы срубили, но корни остались. И глубокие корешки, сумевшие даже оговорить невиновных. А на фронте… Неужели все так плохо?
— Так точно.
— Ну, что-то вы совсем по-старорежимному…
— ЭТИ научили, Лаврентий Павлович.
— ЭТИ? — И гость, и хозяин явно выделяли это слово в разговоре. — Да, интересная группа… Но я так и не понял, как вы сами ко всему этому относитесь. Все-таки глубокое внедрение или необычные способности и высокий интеллектуальный уровень?
Хозяин, имевший хорошее образование, умело использовал научные термины и «высокий штиль», хотя неплохо владел и командно-матерным языком. Но им он разговаривал только с теми, кто этого заслуживал или до кого иначе мысль донести было нельзя.
— Сам не пойму. «Мутные» они какие-то, — смущенно (еще бы, для его-то уровня признаться в неспособности решить загадку!) отвечал гость.
— Как, как? Мутные? — Хозяин кабинета встал и быстрым шагом прошелся по кабинету, отсвечивая стеклышками пенсне в солнечных лучах, падающих из окна. — Мутные…
— Это из ИХ словечек.
— Хорошо сказано. Мутные… Простой и честный человек чист и прозрачен, как стекло без примеси или вода в роднике. Хорошо… Надо будет товарищу Сталину сказать… А мутные… Воюют-то они неплохо?
— Так точно. Даже отлично.
— Ну вот, а это сейчас самое главное, — улыбнулся Берия. — Тут армейцы решили сначала их под арест подвести. Мне удалось договориться, чтобы начальником Особого отдела к ним нашего человека поставили. Ну, раз вы на них вышли — вам это дело и курировать. Подберите хороших сотрудников, наладьте полное освещение обстановки в части и их действий. Так что мы всю их муть через фильтр пропустим и разъясним. Будут прозрачные. Понятно?
— Да. Понятно, — приподнялся гость.
— Раз понятно, действуйте. А я попробую ваши соображения… вернее, ИХ, довести до товарища Сталина. Работайте, Юрий Владимирович. Успеха…
— Есть!
Гость встал и, пожав руку наркому, четким строевым шагом вышел из кабинета. А хозяин уже читал следующий документ, не менее важный и требующий таких же быстрых и правильных решений.
«Нет, Москве точно делать нечего. Мало того что с началом войны увеличили выработку, ухудшилось снабжение и часть вольнонаемных забрали, еще и головоломки подкидывают. Ну кого из тех, кто здесь до революции жил, найдешь?
Кто в город уехал, кто погиб, кто в другой поселок переселился. Книги церковные в селе Кайском сгорели еще в двадцатом. А ты теперь ищи и трепещи, вдруг неправильно расценят, да и полетишь со своего спокойного места на фронт. Эх, судьба чекистская…»
Такие думы одолевали начальника оперативной части, на лагерном жаргоне «кума», сидящего в кабинете управления отделения лагеря «Лесное», расположенного в глуши вятских лесов, рядом с небольшим поселком того же названия. Сейчас его подчиненный, сержант Томилин, как раз и рыскал по этому поселку в надежде найти кого-нибудь, кто мог бы ответить на вопросы, полученные из Москвы. «Кум» еще раз с тоской взглянул на сейф, где среди секретных и не очень бумаг стояла полученная недавно в пайке засургученная бутылка «беленькой». Нет, надо удержаться, а то начальник лагеря уже не раз предупреждал. Хочется, черт…
В этот момент дверь открылась, и в кабинет ворвался довольный сержант Томилин с криком:
— Нашел!
Обрадованный начальник оперчасти спросил:
— Ну и кто?
— Дед Пихто.
Начальник оперчасти побагровел.
— Издеваешься? Шутки шутишь? — Он приподнялся за столом, хотелось взять за грудки наглого подчиненного.
— Да нет, серьезно. Пихто Амнеподист Перфирьевич, коми-зырянин. Лет ему, правда, уже семьдесят пять, но крепкий и на память не жалуется. Вот протокол. Он определил по фотографии, что изображенный похож на сына Ивановых. Жили здесь до тридцать пятого года, потом жена умерла, отец с младшей дочкой уехал в Сибирь. Сын сумел закончить церковно-приходскую школу, затем уехал вроде бы в Ленинград. Учиться дальше… А может, и в Москву, старик уже точно не помнит. То есть можем писать, что таковой действительно у нас родился!
— Это хорошо. Причем самое интересное вот.
И начальник оперативной части положил перед своим подчиненным пришедший полчаса назад номер «Красной звезды». На передней странице, среди других фотографий под заголовком «Герои среди нас», сержант увидел смутно похожую на имевшуюся в его планшетке фотографию.
Быстро оформили сопроводиловку, и Томилин отнес документы в канцелярию. Когда он вернулся, зэк из обслуги уже расставлял на столе посуду с обедом. Едва зэк вышел, начальник вытащил из сейфа бутылку и два стакана.
— Ну, за успех!
После второго стакана из сейфа появилась и вторая бутылка, уже с «шилом» (разведенным водой спиртом).
После третьего стакана, когда предметы, приобретшие первоначально резкость, стали понемногу расплываться, сержант вдруг с пьяной откровенностью признался:
— Ведь дед-то не сразу этого… Иванова признал. Сначала все сомневался, но когда я на него прикрикнул, все признал и даже подпись поставил. До этого все про неграмотность талдычил.
— Какая нам, собственно, разница? — с такой же пьяной решимостью ответил начальник, закуривая и не обращая внимания на недовольную гримасу некурящего сержанта. — Узнал, и отлично. Видишь, герой наш немцев бьет, генерала вон уничтожил. Так что пусть и дальше геройствует… Да, совсем забыл. Ты ведь на фронт просился? Так вот разнарядка пришла, добровольцев на фронт отбирают, служивших раньше в оперативных частях или пограничниками. Тебя как пограничника начлаг уже записал. Так что готовься. Впрочем, чего тебе, холостяку, готовиться, оделся и готов…